И порой хочется откусить им голову, но потом думаешь: а чем плохо это цветастое варево? И иду я писать свои лёгкие эндорфиновые и тестостероновые анекдотики, и целовать нереальных дев, и снова одеваю костюм шута, чтобы закидали червивыми яблоками. Вот такой у ж я, какой ни на есть, всегда готов испить жидкой пастилы и покрыть поля трактата по квантовой механике рубаи верблибром.
А они не понимают меня, и да будет с ними счастье, и пусть страницы мои говорят за меня, впрочем, они всё равно заткнут уши, они приведут мне в пример Чехова и Элджерона, и расскажут мне о подлинных гениях. А я преподнесу им цикуты добросердечно: пусть сами научаться для начала связывать нить слов в свитер пресвитерианского благолепия, пусть насмешливой тонкой линией выведут бессмысленность кровью из разбитых губ, пусть научатся велеречивой вежливости Самарканда и блаженному всепринятию Кришны, прежде чем поучать меня!
И раскланяемся мы с ними, подметём пол страусиным перьями, и с насмешливой точностью вонзим кинжал в сердце нашего самомнения, и нашинкуем противника с изысканной учтивостью.
И останутся они – со своим предубеждением, а я своей убеждённостью (а, для них конечно, всё в диаметральности), и я пошлю их к чёрту, и к Бафомету, и к Азатоту, и к Спящему Ктулху, а потом вернусь, осторожно отдёрну штору, и усядусь в первому ряду, чтобы посмотреть на пиршество слов, на винегрет эмоций, закусить попкорном из сарказма и выпить всеобщего пренебрежения.