Данная история была найдена мной, при разборах архива в Галиче. Она написана на уцелевших листах дневника неизвестного бойца Царской армии.

…1 ноября 1916 года. В 150 км от Галича. Становится всё холоднее и холоднее. Из прежних знакомых по роте остался только капитан Кожелюбов – остальные либо убиты, либо пропали, что равносильно смерти. Мне хочется только одного – выжить на этой Богом проклятой войне. Время от времени слышу байки от других солдат про загадочный зеленый свет, появляющийся то у нас, то у австрийцев. Я не верю во всё это, ибо зеленый свет замечательный ориентир для миномётчиков и вряд ли они упустили бы такой шанс. С другой стороны, что у наших, что у австрийцев мин раз-два и всё, поэтому без приказа командования стрелять никто не будет. Но как бы там ни было, мне нет до этого особого дела. Сегодня я отправляюсь в караул, надеюсь, всё пройдёт гладко и мне удастся прожить очередную кошмарную ночь в этом аду на земле.

2 ноября 1916 года. В 150 км от Галича. Сегодня ночью увидел этот свет. Почему-то стало страшно при его виде, хотя он был не особо яркий и из-за этого был никчёмным ориентиром для миномётов. В голову пришла мысль о том, что среди нас есть диверсанты, и их цель разведка наших позиций, а легенда про свет, что бы никто к ним не лез. Бред, конечно, но эта война никогда не была эталоном логики. Ладно, пост отстоял, и уже хорошо…

…5 ноября 1916 года. В 150 км от Галича. Сегодня приснился странный сон, пока был в карауле, будто меня хотели съесть несколько сотен крыс, но тут пришёл какой-то человек и, они разбежались прочь от меня. Что ж, эта война постепенно сводит меня с ума, но надо держаться, если я хочу жить…

…18 ноября 1916 года. В 150 км от Галича. Почти не вижу сдающихся австрийцев, как это было раньше. Возможно, австрийским командованием были приняты меры по борьбе с дезертирами. Чувствую себя немного хуже из-за этой мысли, ибо раньше я понимал, что они не готовы сражаться до конца, иначе не бежали бы. А теперь они полны решимости, бороться до конца…

…29 ноября 1916 года. В 150 км от Галича. Начал замечать полную тишину во время ночных постов, а так же участились выстрелы со стороны австрийских траншей. Неужели они начали добивать наших раненых на нейтральной полосе? Словно подтверждая мои жуткие подозрения, как мрачная тень, бродит Кожелюбов. Не похоже это на него, совсем не похоже. Передо мной как будто совершенно другой человек. Ведь раньше он всегда всех ободрял своей моральной стойкостью, а сейчас лишь вводит всех в тоску. Возможно, это всё из-за предстоящей атаки, которая начнётся по слухам 13 декабря. Буду надеяться, что я прав, иначе дела плохи. Пока был в караулах, никаких зелёных огней не наблюдал, да и слухи о них прекратились, будто его и никогда не было. Ну, хоть одной головной болью меньше… 
 
...17 декабря 1916 года. Недавно на наш участок прибыло два десятка человек пополнения, а вместе с ними и уныние. Скоро начнётся атака, здесь и думать нечего...

В последнее время меня я всё чаще вспоминаю один давно прошедший бой. Он произошёл, кажется, в августе или в начале сентября прошлого года. Австрийцы, получив от немцев людей и артиллерию, били и теснили нас по всем направлениям. Патронов почти не было. На весь полк было два рабочих пулемёта, один из которых располагался на нашем участке. Каждый день из нашей роты бежало по два-три человека, а то и по пять за раз. Помню, как однажды прямо на моих глазах один из недавно прибывших на фронт подпоручиков просто взял и отрубил себе указательный палец, причём делал он это спокойно и с жуткой, непонятной мне радостью, отразившейся тогда в его глазах. Я тоже подумывал провернуть что-то подобное, но так и не решился этого сделать...

Кожелюбов, тогда бывший поручиком, был одним из немногих, кто сохранял спокойствие и, как тогда мне казалось, некую странную уверенность в победу...
В тот день ничего не предвещало беды: австрийцы вновь обстреляли наши позиции из миномётов, а немцы, как обычно, поставили в очередной раз какую-то приставучую мелодию, врезавшуюся в память, как клещ в дворовую собаку. Неожиданно, как гром среди ясного неба, раздались первые разрывы немецких снарядов, сопровождавшиеся ужасным гулом. Я тогда не сразу понял, что произошло, но, к моему счастью, ноги сами привели меня в ближайший блиндаж. Всё, что я успел заметить, это как Кожелюбов, неистово матерясь, помог пулемётчикам спрятать единственный "Максим" и укрыться вместе с ними в недавно отрытом для пулемётчиков укрытии...
..Те пятнадцать минут я вряд ли когда-нибудь забуду: земля ходила ходуном, слышались повсюду разрывы тяжёлых снарядов, и мы, находившиеся в блиндаже солдаты, прижались всем телом к полу то ли от обстрела, то ли от бушевавшего внутри нас страха. Все в тот момент боялись даже дышать и лишь смиренно ждали конца всего этого кошмара... 

...Почти сразу же мы разделились на две группы: тех кто бежал к передовой, и тех, кто побросав оружие стремились как можно скорее покинуть это место. Траншеи были полуразрушены. Куда не глянь, везде лежали обезображенные тела, присыпанные землёй. Лишь изредка среди убитых шевелились чьи-то окровавленные руки, тянувшиеся к нам. Тихие доносившиеся будто бы под нашими ногами голоса сопровождали нас до самой передовой и молили о помощи. Но никто не смел остановиться...

...Добравшись до передовой, я сжал покрепче в своих руках винтовку, прицелился в наступавших немцев и стал ждать приказа какого-либо офицера, прислонившись к брустверу. Враг осторожничал: немцы шли на полусогнутых, группами. Чего они боялись, я не знаю, но этой осторожностью они оказали сами себе медвежью услугу. Быстро оглянувшись по сторонам, я заметил, что нас было немного. Единственным из офицеров на нашем участке был Кожелюбов, весь присыпанный землёй и без фуражки, стоявший пригнувшись возле уже приготовившегося стрелять пулемётного расчёта и вскинувшего взявшуюся из ниоткуда винтовку. Я вновь посмотрел на наступающих немцев. А они осознали свою ошибку и помчались на нас, встав во весь рост.
В следующий миг раздался треск пулемёта. Тра-та-та. Тра-та-та. Ему стали вторить выстрелы винтовок. Враги падали замертво, но продолжали приближаться к нашим позициям. Возле меня свистели немецкие пули. Кто-то падал мёртвым на дно окопа. Но я продолжал стрелять. Патроны почти закончились, когда я заметил, что немцы стягивались к нашему пулемёту. Расчёт продолжал стрелять, однако делал он это уже в гордом одиночестве. Кроме Кожелюбова и пулемётчиков, более не осталось никого в живых. Я, рискую получить пулю от приближающихся врагов, рванул к пулемёту. Подобравшись на достаточно близкое к нему расстояние, я продолжил стрелять. Точнее моя винтовка послала ближайшему из немцев последнюю пулю, и я выкинул её, так более у меня не осталось патронов. Лишь только я нагнулся, чтобы взять винтовку павшего товарища, как осознал, что Господь спас меня от смерти, ибо в тоже мгновение пули из вражеского пулемёта просвистели надо мной. Сердце бешено заколотилось, грозя выскочить из груди. Схватив винтовку, я машинально посмотрел в сторону нашего пулемёта, почему-то прекратившего вести огонь. Стрелок и заряжающий были убиты. Также, в тот момент, я записал к мертвецам и Кожелюбова. Ситуация быстро скатывалась в тартарары. Немедля ни секунды, я забежал на пулемётную точку и замер в удивлении: поручик сел за пулемёт и заставил его вновь стрелять по врагам. В то мгновение моё тело не слушалось меня, и лишь по счастливому совпадению немцы не попали по мне.

В следующее мгновение к нам на позицию залетела граната. Не знаю, заметил ли её Кожелюбов или нет, но я немедля бросил недавно найденную винтовку, схватил его за шиворот и выбросил из-за пулемёта с такой силой, что если бы он не отпустил пулемёт, то и его бы прихватил с собой поручик. Не разжимая своих рук, я повалил его на живот и придавил сверху всем своим телом. Через четыре секунды раздался взрыв. Один из осколков задел меня, больно поцарапав мне спину. Вместе с гранатой взорвались и оставшиеся пулемётные патроны. Пули стали самостоятельно разлетаться во все стороны, угрожая всему живому на своём пути. Немцы, даже если и хотели бы ворваться к нам на позицию, теперь не спешили с этим делом. Это и спасло нас с Кожелюбовым от смерти...

...Я перевернулся на спину и тут же понял, что совершил ошибку: земля попала в рану, и боль усилилась в несколько раз. Патроны от пулемёта подходили к концу, а значит вскоре немцы, лежавшие вне окопа, ворвутся внутрь. Не желая мириться с данным поворотом событий, я потянулся правой рукой к кобуре Кожелюбова, в тот момент потерявшего сознание. Голова гудела, а тело плохо меня слушалось. Я с трудом открыл кобуру и достал револьвер, чуть не заплатив за это прострелянной рукой. Последняя пулемётная пуля попала в землю настолько близко к моей ладони, что я даже почувствовал ею ветерок от пролетевшего свинца. Послышались возгласы врагов, уже взбиравшихся к бывшей пулемётной точке. Я направил трясущуюся руку в сторону пока ещё невидимых немцев. В следующий момент первый вражеский солдат появился на бруствере пулемётной точки. В глазах было темно, а виски ныли от тупой боли, но, собрав всю волю в кулак, я выстрелил в силуэт. Немец рухнул внутрь, заорав от боли. Другой тут же появился правее первого. Я дёрнул рукой и выстрелил на удачу. Судьба ко мне тогда была благосклонна. Тот враг завалился на спину и молча скатился по брустверу.

"Ура!". Справа раздались новые выстрелы. Я точно не помню, откуда взялись те бойцы, но именно они спасли меня с Кожелюбовым от гибели. Прежде, чем провалится в беспамятство, мне удалось расслышать сказанные шепотом слова поручика, вырвавшего из моей правой руки револьвер: "Везёт мне нынче на спасителей".
…18 декабря 1916 года. В 150 км от Галича. Атака провалилась. Чудом остался жив… Дай Бог забыть мне весь ужас той бойни.

… 19 декабря 1916 года.  В 150 км от Галича. Снег идёт, не переставая с самого утра. Им заполнены окопы, и из-за этого сложно передвигаться, хотя сейчас никто и не двигается без надобности, ибо, чем больше двигаешься, тем больше мёрзнешь, по крайне мере нам так кажется. Однако я уже в который раз слышу что-то похожее на плачь из землянки Кожелюбова. К слову, в последний месяц капитан изменился и не в лучшую сторону. Во время последней атаки он расстрелял сдавшихся нам австрийцев, хотя по своей натуре не был жесток и мне, казалось, что это не в первый раз происходит, судя по реакции его подчинённых и тому, с какой хладнокровностью капитан делал это. Что-то внутри меня подсказывало мне, что всё началось после одного странного происшествия. Долгое время я считал его просто дурным сном.
Это случилось примерно в ночь с 4 на 5 ноября. Тогда в дозоре на нашем участке траншеи был я, капитан Кожелюбов и ещё несколько солдат. Меня склонило в сон, а мой напарник по караулу куда-то исчез, возможно, ушёл играть в карты. Так продолжалось где-то до полуночи, пока я не проснулся от того, что почувствовал гневный взгляд Кожелюбова. Сон как рукой сняло. Я вскочил и тут же узнал о себе много чего, ибо капитан считал предателями тех, кто спит в карауле, и любыми способами давал понять, что спать на посту себе дороже. Он мог долго рассказывать мне, что меня ждёт, если я усну ещё раз на посту и даже замахнулся кулаком, чтобы ударить разок по моему лицу. Но вдруг, откуда не возьмись, со стороны второй линии, засиял странный, загадочный и чем-то пугающий зелёный свет. Я и Кожелюбов сразу его заметили и инстинктивно пригнулись, боясь, что это ориентир для австрийской артиллерии, так как свет был ярче чем, тот, что был в первом моём карауле этого ноября. Но ничего подобного не произошло. Тогда капитан приказал мне идти за ним, чтобы узнать источник сего странного света.

Мы шли медленно и тихо по траншеи и на своё удивление не встречали никого, кроме крыс. Кожелюбов подозревал, что зелёный свет мог означать сигнал для оставления позиций с целью  последующего обмана врага, для навязывания атаки, к которой он не готов.  Но я не соглашался с ним, ибо тогда ему, как старшему офицеру непременно сказали бы о данном манёвре. Капитан не мог не согласиться с моим доводом и, даже, выругался про чёртову неразбериху в штабах, про забытую световую таблицу и нерасторопных фельд-егерей.

Тем временем мы подошли к повороту, за которым должен был находиться источник странного зелёного света. Я сразу почувствовал на себе какую-то злую ауру, следившей за нами. Однако, вцепившись крепче в свою винтовку, я стал отгонять от себя подобные мысли, хотя и безуспешно. Кожелюбов достал свой револьвер и готовился морально ко всему. Но тут из-за поворота помчалась на нас полчища крыс, обезумевших от страха. Их было так много, что я даже усомнился в правдивости происходящего. Однако, когда одна или две крысы пытались на меня залезть, мысли об обмане зрения ушли сами собой. Но какая дьявольская сила заставила такое большое число крыс одновременно бежать с мест, где полно еды, да, причём бежать, испытывая ужас, который, возможно, они никогда более не испытают за свою никчёмную жизнь?

Но вот последние крысы исчезли из нашего с капитаном поля зрения, и мы готовились зайти за тот угол, откуда выбежали эти мерзкие серые твари. Я и Кожелюбов одновременно вышли из-за угла и нашему взору предстал зелёный огонь, весящий в воздухе, а рядом никого живого, пустота. В следующий миг меня отбросило нечто сильное назад, и я ударился головой об стенку, начиная постепенно терять сознание. Перед тем как окончательно впасть в беспамятство, мне удалось заметить выходящий из огня силуэт с портфелем в руках, который начал идти к удивлённому и, возможно, испуганному Кожелюбову. На следующий день я очнулся на своём посту целый и невредимый, даже голова не болела, будто и не швыряла меня неведомая сила, и принял случившееся за сон.

И вот теперь я начал сомневаться в правдивости моего вывода, всё больше осознавая ужас правды, которую мой мозг поспешно отверг. Теперь мне в голову приходит только одна мысль – поговорить сегодня ночью с Кожелюбовым.
20 декабря 1916 год. Я пишу эту запись, находясь в тюрьме по обвинению в убийстве капитана Кожелюбова. Я не пытаюсь доказать обратное, ибо морально сломлен тем, что произошло прошлой ночью.

Я пришёл к капитану, чтобы разобраться со всеми накопившимися вопросами. Однако, войдя в землянку, я увидел его с револьвером у головы, а перед ним тот самый зелёный огонь. Кожелюбов повернул в моё направление голову и сказал зелёному огню:  “ Дай я ему всё объясню”. “Коли хочешь исповедоваться ему, зачем меня спрашивать, или без моего разрешения не можешь?”- Нечто из огня ответило ужасно скрипучим, полным злорадства и понимания своей власти голосом.

Послушай меня, Алексей, я заключил сделку с дьяволом – сказал он. – Это произошло в ту самую ночь, когда мы пошли на вторую линию траншей, что бы узнать источник странного зелёного света. Когда тебя отбросило, возле твоего тела начали скапливаться крысы, те самые, что в ужасе бежали от этого проклятого огня. В этот момент ко мне подошёл мужчина в деловом костюме с портфелем в руках и сказал, что тебя ожидает ужасная смерть. Однако, если я продам ему свою душу и выполню для него кое-какую работу, ты останешься в живых. Я согласился, и в тот же миг крысы помчались прочь от тебя. Моя работа заключалась в том, что я должен был убивать всех тех, кто слаб духом, иначе говоря, всех тех, кто сдается нам или австрийцам в плен. Но чтобы смерть не забрала меня к себе раньше срока, пока веду за собой в атаку бойцов, он дал мне бессмертие. На следующий день я начал выполнять договор. Моя душа рвалась на части от творимого мной ужаса, и вот тут мне пришла в голову мысль. Что если я, пользуясь своим бессмертием, буду спасать раненых, лежащих на нейтральной полосе, причём для обеих сторон. У меня была надежда, таким образом, хоть как-то искупить свой грех. Я, поймав очередного дезертира, заставил его раздеться, а потом выстрелил ему в голову. Мне повезло, ибо он носил точно такой же размер, какой был у меня. В первый раз австрийцы, стреляя по мне, убили раненого, которого я тащил к ним, а потом меня в плен взять захотели. Однако не на того напали. Так продолжалось первые два дня, а потом я был хож к ним, как давний знакомый. Но дьявол узнал об этом и пришёл в ярость. И вот теперь либо я наложу на себя руки, либо все спасённые мной погибнут в адских муках, в том числе и ты”. После этого он отвернулся от меня и застрелился, а зловещий, пропитанный людскими страданиями зелёный шар растворился в воздухе. “Я вернусь, и будет ещё больше людских страданий, ещё больше смертей и сведённых с ума солдат. А ты, Алексей, беги отсюда, пока не поздно, ведь я ему обещал, что ты не умрёшь. А мне не сдерживать свои обещания не хочется”- прозвучало мне прощальным эхом слова рогатого . В этот момент я понял, что лучше бы мы никогда не ходили узнавать источник этого проклятого зелёного огня, кто знает, как повернулись бы  наши судьбы, если бы не наше губительное любопытство. В следующий миг в землянку вбежало куча солдат, которые, по непонятной мне причине, решили, что я убил капитана и набросились на меня. И вот теперь я сижу в камере и понимаю, что это месть дьявола Кожелюбову за его благородство, за то, что он творил зло во имя добра. Завтра меня расстреляют, и моя история оборвётся на столь печальной ноте.
Это всё, что пережило схватку со временем. Я не перестаю искать другие страницы дневника, искать информацию об этом солдате. Однако всё безрезультатно. Единственное, что мне удалось найти, это упоминания зелёного огня в дневниках других солдат русской и австро-венгерской армий, датированные как до 1916 года, так и после него. Но более ничего. Я продолжаю поиски и, куда они меня приведут известно только лишь одному Богу.
Конец.