— Я Конан из Киммерии, — буркнул он. — Я был с козаками, как нас называли гирканские псы.
Она имела смутное представление о том, что названная им страна лежит далеко на северо западе, намного дальше самых далеких государств ее расы.
— Я дочь короля Офира, — сказала она. — Мой отец продал меня повелителю шемитов, потому что я отказывалась выйти замуж за принца Кофа.

— Кто Вы? — спросил он, говоря по офирски с варварским акцентом. — Видит Кром, я не мог представить, что встречу в этих чертовых краях белую девушку!
— Меня зовут Ливия, — ответила она. — Я пленница Баджудха.

Пошатываясь, он встал на ноги, что то невнятно бормоча, — казалось, увиденное лишило его разума. К своему удивлению, Валерия все поняла: слова были знакомы — человек говорил на стигийском языке, хотя и с незнакомым выговором.
— Кто ты? Откуда? Зачем ты в Ксухотле? — И вдруг слова хлынули из него, как вода из прорванной плотины: — Но ты же друг — богиня или демон — какая разница!

И вдруг он замолчал, поглядев на саркофаг, на инкрустированной слоновой костью крышке которого было вырезано изображение, поразительно жизненное и потому пугающее. И оно что-то до боли напоминало. И тут, словно в шоке, он понял, что это: перед ним был портрет лица девушки, что в небрежной позе лежала перед ним на ложе. Ее портрет! Но этого не могло быть — не было никаких сомнений, что этому саркофагу уже не менее, чем несколько сотен лет. На расписной крышке проступали архаичные иероглифы, и, покопавшись в своей богатой памяти, Конан перевел:
— Акиваша!

Тишину разорвал сонный голос незнакомца. Так же равнодушно, ни к кому не обращаясь конкретно, он произнес несколько слов на неизвестном Конану языке.
Киммериец ответил по-стигийски и тут же услышал вопрос, заданный на том же языке: — Кто вы такие?
— Я Конан-киммериец,— гордо выпрямившись, ответил варвар.— А ее зовут Натала, она бритунка. Скажи нам, что это за город?

— Эй, ты, кто ты такой, черт тебя побери?! — спросил он тоном, далеким от дружелюбия.
— Я Конан, — ответил тот, ничуть не взволнованный.
Санча заново навострила уши. Она никогда не слыхала, чтобы зингаранец говорил с таким акцентом, как разговаривал этот человек.

— Богиня! Ха! — В его рычании сквозило гневное презрение. Пленница извивалась, делая отчаянные попытки обрести свободу, но он словно бы не замечал их. — То-то мне показалось странным, что принцесса Алкменона говорит с коринфийским акцентом! Как только я очухался, я уже знал, что где-то раньше тебя видел. Ты Мьюрела — коринфийская танцовщица из окружения Зархебы. А вот на бедре и родимое пятно полумесяцем. Я видел его как-то раз, когда Зархеба учил тебя плетью. Богиня! Надо же! — Он звучно шлепнул по предательскому бедру ладонью, и девушка жалобно вскрикнула. Вся ее величавость пропала. Она была уже не мистическим творением от страха и унижения юной танцовщицей, каких десятками продают на невольничьих рынках Шема. И вот послышалось жалобное шмыганье, еще минута — и, потеряв всякий стыд, развенчанная принцесса ударилась в слезы. С высоты своего роста варвар бросил на пленницу торжествующий взгляд.

Чернокожий заговорил, и говор его был диалектом народов побережья, хорошо знакомым Конану с тех времен, когда он пиратом рыскал у побережья страны Куш.
— Долго же я ждал этой встречи, Амра!..
Он назвал Конана именем, под которым киммериец был знаком кушитам в годы своего корсарства.

Не обращаясь ни к кому, Тутмес кивнул головой.
— Это хорошая покупка. Если бы я не был занят играми за трон, у меня было бы искушение оставить ее себе. Научил ты ее кушитскому, как я приказал?
— Да, в городе стигийцев и потом каждый день, пока мы шли с караваном, я ее учил. По шемитскому принципу я с помощью туфля внушил ей необходимость учить. Ее имя Диана.

Шкипер посмотрел на берег, где все еще суетились фигурки воинов, пытавшихся раздобыть какую-нибудь лодку и продолжить погоню.
— Ну, я-то плыву в Куш! Товар у меня — украшения, шелка да сахар. Обратно пойду с рудой, слоновой костью и жемчугом. В накладе не останусь! — пробурчал моряк. Потом широко улыбнулся: — Я Титус, аргосец. А ты кто? И чем ты так насолил этим олухам? Понятно, дело не мое, но все же...
— Мне нечего скрывать.— Рослый воин усмехнулся.— Я — Конан, киммериец! Приехал в Аргос поискать подходящее занятие. Крепкие руки и добрый меч всегда могут кому-нибудь понадобиться, верно?

— Кто ты? — прозвучал низкий голос девушки.— От Зингары до Атлаи мне знакомы все побережья и народы, но нет там подобных тебе. Где твой край? Где твоя родина? Откуда ты, воин?
— Из Аргоса.
Конан был настороже, опасаясь ловушки. Малейшее движение руки Белит к кинжалу стоило бы ей жизни.
— О нет, ты не аргосец,— сказала она, окинув взглядом черноволосого гиганта.— Мышцы твои как сталь, они не размякли от жизни среди мраморных стен и пышных ковров, и глаза твои ясны — в них нет скуки пресыщенных горожан. Откуда же ты явился? В позе и низком звучном голосе Белит не было угрозы.
— Я Конан, киммериец,— сурово произнес воин.

Всадник уверенной рукой осадил коня и сказал:
— Митра свидетель, этот человек мне знаком.
— Да, господин, — отозвался голос с гортанным выговором зуагиров. — Это киммериец, который был капитаном королевской гвардии!

....

Конан остался один. Он осушил кубок и вытер губы. Ему стало легко. Отшвырнул кубок в угол, поправил ремень и вышел вон. На минуту он остановился и оглядел море палаток из верблюжьей шерсти, расстилающееся перед ним. Между палаток бродили люди в белом. Они пели, ссорились, чинили конскую сбрую и точили сабли.
Голос Конана был подобен грому и раскаты его донеслись до самых дальних шатров:
— Эй вы, канальи, навострите уши и слушайте! Ступайте все сюда - я хочу вам кое-что поведать!

— Какую опасность ты имеешь в виду? — спросил он.
Житель пустыни украдкой поглядел через плечо, перед тем как ответить, и понизил голос:
— Кто может сказать? Но жители пустыни и путешественники ночевали в доме Арама Бакша и после этого их никогда не видели и ничего о них не слышали. Что с ними случилось? Он клянется что утром они вставали и уходили своим путем… и верно то, что ни один горожанин никогда не исчезал из его дома. Но никто больше не видел путешественников и люди говорят, что узнавали их добро и снаряжение на базарах. Если их не продал Арам, расправившись с владельцами, то как они там оказались?
— У меня нет никакого добра, — проворчал киммериец, взявшись за окаймленную шагренью рукоятку палаша, который висел у него на поясе. — Я даже продал свою лошадь.
— Но ночью из дома Арама Бакша исчезали не только богатые странники! — сказал зуагирец.

Не один ученый грамотей лишился бы покоя от зависти, прознай он о лингвистических способностях киммерийца. Этим догматикам было и невдомек, что в рискованных предприятиях порой знание языка способно склонить чашу весов в пользу жизни.
Варвар скрипнул зубами: на первый взгляд такие знакомые, иероглифы никак не хотели поддаваться расшифровке. Наконец он понял, в чем тут дело. Иероглифы принадлежали к древнему наречию пелишитов, значительно отличавшемуся от их современного, хорошо известного варвару языка, — изменения произошло после того, как тремя столетиями раньше их страну завоевали племена кочевников. Древние письмена читались с трудом. Нужна была зацепка. Тогда из тесных рядов значков он выделил многократно повторяющееся сочетание, в котором без труда угадал имя собственное — Бит-Якин, скорее всего, имя автора манускрипта.
Сдвинув брови и шевеля губами, Конан словно на ощупь пробирался по выцветшим цепочкам иероглифов — много не понимая, улавливая смысл оставшегося лишь наполовину.

— Гирканский пес! — процедил сквозь зубы дикарь с варварским акцентом. — Дьяволы возмездия привели тебя сюда!
— Козак! — отпрянув, воскликнул Шах Амурас. — Я не знал, что кому то из вас, собак, удалось сбежать! Я думал, что все вы лежите мертвыми в степи у реки Иллбар.

Он прибыл в Кешан в поисках работы. За хорошую плату он мог бы обучить их войско искусству боя, чтобы потом повести его на Пунт — их злейшего врага, который, как он слышал, одержал недавно ряд славных побед, чем вызвал ярость невыдержанного короля Кешана.
Прозвучавшее из уст киммерийца предложение на самом деле не было столь наглым, как могло бы показаться на первый взгляд. Молва о Конане, повсюду опережавшая его, докатилась и до далекого Кешана: дерзкие набеги черных корсаров, этих безжалостных волков с южного побережья, прославили имя их предводителя — им восхищались, его боялись и мечтали заполучить в союзники во всех черных королевствах. Киммериец не отказался пройти некоторые испытания, придуманные смуглокожими лордами.

Огромный меч в руке человека был в крови.
— Вылезай! — крикнул он, и выговор показался путнику незнакомым. — Опасность миновала. Этот пес был один. Вылезай!

К востоку от Боссонского пограничья тоже полно доброй земли. Если бы аквилонцы урезали владения тамошних баронов да засеяли их охотничьи угодья пшеницей, то не надо было бы ни границу переходить, ни с пиктами связываться.
— Странные речи для человека на службе губернатора Конайохары, — заметил Бальт.
— Это для меня звук пустой. Я наемник и продаю свой меч тому, кто больше платит. Я сроду хлеба не сеял и сеять не собираюсь, покуда существует тот урожай, который пожинают мечом. Но вы, гиборийцы, забрались так далеко, что дальше некуда. Вы перешли границу, спалили несколько деревень, выбили отсюда пару племен и провели рубеж по Черной Реке. Но я сомневаюсь, что вы и это сохраните, а не то что продвинетесь на запад. Глупый ваш король не понимает здешней жизни. Нет подкреплений — не хватит и поселенцев, чтобы отбить многочисленный набег из за реки.
— Но пикты разделены на небольшие кланы, — сказал Бальт. — Они никогда не объединятся. А любой клан мы уничтожим.
— И даже три или целых четыре, — согласился великан. — Но рано или поздно появится человек, который объединит тридцать или сорок кланов, так было в Киммерии, когда жители Гандера вздумали передвинуть границу на север. Они хотели заселить южные области Киммерии. Уничтожили несколько деревень и построили крепость Венариум. Остальное тебе известно.