К Новогодью:
Конан и дети Анат: Conan a Anatova dítka
  Иржи Шебек: Jiří Šebek
Перевод и примечания В.Ю.Левченко
16+
…Насколько известно из истории Древней вендийской империи, ни одному правителю не удалось покорить горные кланы в Гимелийских горах. Тамошние горцы презирали правителей низменностей, а свой пастушеский труд, а скорее разбойничий образ жизни, почитали превыше всего. И никогда не хотели перемен даже от какого-либо короля. Губернатором Пешкаури, одной провинции в предгорьях Гимелиан, всю жизнь был Бхунду Чанда, а после его смерти — пухлый, своекорыстный осторожный и коварный интриган Чандер Схан, который своими действиями крайне обострил вековую вражду. Все это усугубилось прибытием варварского чужеземца с Запада, Конана киммерийца, которому удалось объединить разобщенных афгули. Хотя это правда, что он сломил силу страшных Черных провидцев горы Йимша и помог отразить захватчиков Турана, но на самом деле именно он подпалил то, что до тех пор лишь кипело…
Хроника рода Чанд
    Над дымящимися останками деревни Джугра, обитатели которой имели наглость совершить набег на Золотой храм в Пешкаури, расстилалась мантия холодной ночи, и только мерцающий свет звёзд озарял тьму, продолжая дело разрушения. Это опустошение оставили за собой одержимые украденным золотом Дагозайцы. Меж догорающих жилищ горцев из всех израненых обитателей разрушенного горного селения выжил лишь один человек. Но даже его время истекало. Он хорошо знал, что свои ранения не переживёт. Его невыносимая боль проистекала от пронзённого боком копья, а главное — из ужасной раны на правом плече. Мужчина лежал и тихо постанывал возле страшно изрубленных, изувеченных и остывающих тел своей жены и троих детей, которых он хотел защитить от налетчиков одним лишь большим горским ножом в руке. Не в силах пошевелиться, горец с отвращением взирал на различных падальщиков, которые прибыли сюда в сумерках, чтобы на трупах жителей Джугри получить своё. Умирающего в основном обуревала  одна мысль, и это была жажда мести.
Да, отомстить, и крайне жестоко — тому ненавистному чужаку, который сюда пришёл лишь  только для того, чтобы убедить своими неприглядными поступками каждого, прикидываясь, что объединит горные кланы в борьбе против ненавистной семьи покойного короля Бхунды Чанды, находящегося на вендийском троне, чьи интересы в провинции защищал кровавый губернатор Чандер Схан, вдохновитель ужасных несправедливостей и вероломства среди всех горцев, которые хотели только одного — жить в горах по- своему.
Тот чужестранец, Конан, коварный червь в человеческом обличье, принёс всем лишь невыразимые страдания и, по правде говоря, положил начало гибели народа-горцев. Умирающий хотел ещё одного — чтобы пали идолы в низинах, — божки, которых он не понимал. Уже абсолютно без веры в мстительность и жестокость справедливых богов гор, которых на протяжении всей своей бурной жизни почитал, умирающий Тхаман Гурунгра призвал к себе всего лишь одно чуждое сверхъестественное существо, а именно — повелителя змеиного демона Анату, известного в других местах как Шешихо или Ваасукихо. Умолял его всей душой, чтобы тот пришёл и вернул его людей, которые, как горец верил, ещё не повернули на дорогу к новому перевоплощению опасного змея-демона Нага. Он хотел, чтобы Наги нашли Конана и жестоко убили его, чтобы отомстить за уничтоженное племя.
В мгновения между стонами из-за жгучей боли своих ран горец уже сотый раз шептал: «Аната, приди, возьми души людей моего клана и отомсти за нас!» — и своими угасающими глазами различил нечто. Сначала это была бледная смутная сине-серая людская фигура, постепенно приобретающая очертания и детали, превращающаяся в мужчину, одетого в белое одеяние с серебряной вышивкой и сверкающей серебром остроконечной тиарой на голове.
Когда Таман Гурунгру покинула жизнь, он понял, что это могла быть лишь иллюзия его умирающего мозга, но это было не так. Прежде чем испустить душу, горец увидел Анату, которого сам призывал. Повелитель демонов со странной, но жестокой улыбкой приблизился к нему, не произнеся ни слова на своем прекрасном лице. Зла, исходящего от Ананты, Гурунгра в своей жизни, полной насилия и жестокости, к которым он привык, никогда не знал. Внезапно он понял, что не должен был призывать демона. Сразу же после этого ужасного осознания горца окутала тьма, и его беспокойная душа первой попала к повелителю демонов.
Ананту разъярило то, на что способен человек в святом месте, для обогащения реликвией, которая была почитаема тысячи лет. Кроме того, наглец осмелился ещё на такую дерзость — призвать его для свершения ничтожнейшей человеческой мести за похищенное золото, вдобавок разделённое на мелкие кусочки, которые лучше обменять на что-то другое. Никчемный металл, происходящий из короны благородного идола, тоже понравился и Дагозаям. Вот что сегодня вызвало странное настроение демона. Прежде чем его время истекло, и ему предстояло отправиться на периодический отдых в ежедневном цикле, он сумел обратить около дюжины душ, которые ныне всё ещё присутствовали в его детях — Нагах. Наги имели разные размеры и были двуполыми, в зависимости от того, из кого они создавались — из души умершего мужчины или женщины. Окрас имели светло-серый, нижняя половина их тела представляла собой чешуйчатую змеиную часть, а от пояса и выше — человеческое тело. В обеих руках они держали грозную саблю, которая появлялась в их ладони сразу же после завершения трансформации. Некоторое время спустя после своего превращения, Наги и Нагини бесцельно бродили по селенью и, узнав о своем новом существовании, в конце концов с ледянящим шипением собрались в толпу вокруг своего господина. Тот отдал им приказы. Но Анат вовсе не собирался исполнять последнее желание умирающего, который даже не знал, что у демонов Нагов иные предназначения и функция, кроме убийства на месте. Повелитель демонов Нагум приказал нападать на всех горцев, покуда не будет собрано до последнего кусочка всё  золото из священной короны Ик Окара, украденной из храма. Наиглавнейшим для него было то, что демоны распространяли величайший страх и, благодаря этому, его земное влияние и почитание  в местных краях возрастёт.
Змеиные демоны беспокойно вздыбились на своих мощных рептильих частях тел. Рассекали пространство вооружёнными саблями руками, а жала их клинков взлетали в воздух, прежде чем вместе со своим хозяином исчезли в первых лучах восходящего солнца. Сегодняшний кроваво-красный рассвет предвещал ужас, который начнётся в грядущее полнолуние.
* * *
После поражения туранского войска Конан заявил Дэви Ясмине — правительнице Вендии, что придёт за ней в Айодхию во главе пятидесяти тысяч воинов за выкупом. Северянин понятия не имел, что сдержать своё слово и объединить горные племена будет невозможно, но из-за имевшегося у него своеобразного кодекса чести теперь напрасно ломал голову, как это можно осуществить.  Человек его силы и темперамента просто не мог сдаться, поэтому он день за днем странствовал по горам Афгулистана, аж конь едва не валился от изнеможения. Когда же северянину требовался отдых, приглашал к себе в деревню Вазули, новых вождей кланов и старался их вместе со старыми вожаками склонить тех на свою сторону. Семеро бывших племенных вождей, также как и начальника тюрьмы в Пешкаури чёрной магией умертвил ракша Кхемша, беглый слуга магов Чёрного круга и сообщник туранцев, и не был за это наказан.
Конан не был настолько глуп, чтобы не знать этого, но главной его заслугой было сломленое могущество Чёрных оракулов-провидцев, а также и отражение вторжения туранцев. Афгули восприняли оба события как великое облегчение, потому что злобных неприветливых выродков-магов раньше все побаивались, а повиноваться чужому губернатору никто не желал. Однако теперь каждый в своём племени хотел захватить власть для себя и был готов убить любого, кто встал бы на его пути. Сам киммериец никогда не считался красноречивым человеком, он был скорее человеком действия и поэтому там, где не помогали уговоры, часто прибегал к грубой силе. Но как только удавалось достичь некого подобия прогресса, всё выворачивалось наизнанку, — клан, вождя которого северянин за сутки уже с трудом сумел убедить, на второй день снова встал против него и главное — против объединения.
К вечеру северянин уже был сыт по горло бесконечными уговорами упрямых горцев. Его голова трещала от их бесконечных рассуждений и отговорок-оправданий, поэтому вполголоса разразившись пикантной бранью на своём родном языке, киммериец просто захотел остановиться в деревне Иракзайцев, чтобы переговорить с новым вождем Патани один на один, а главное намеревался выяснить, что происходит в предгорьях Гимелин, потому что деревня Иракзайцев была к цивилизации ближайшей.
Северянин, облаченный поверх кольчуги в костюм горца, восседал на коне, бредущем по жалкой тропинке, петляющей между валунами на горном склоне, бывшей достаточно пригодной лишь для прохода горных козлов. Здесь речь шла о жизни. Если бы варвар умело не вёл своего превосходного вышколенного, хотя теперь уже крайне усталого и испуганного зверя, коню достаточно было один раз ступить неудачно, и они оба кончили бы плохо. Северянин знал более удобный способ добраться до Иракзаев, но тогда удалось бы появиться в деревне только под утро. Когда трудный спуск закончился, его лошадь с облегчением пришла в себя, тряся головой и фыркая, чтобы на неуверенных ногах сделать первые несколько шагов по каменистому склону над деревней. Солнце уже зашло. Вместо того, чтобы киммериец обрадовался тому, что выжил и ещё до вечера все еще может представиться Патани, который из всех Афгули был самым упрямым, волчий инстинкт подсказывал северянину, что он в большой опасности. Это ощущение неуверенности сильно возросло по мере того, как расстояние до деревни сокращалось,  аж волосы на затылке встали дыбом, за миг до того, как безнадзорные псы горцев окружили его и приветствовали лаем. Но внезапно собачий гвалт на окраине деревни прекратился, как будто оборванный, и все псы заскулили. И по поведению его коня северянину было ясно, что животное чует опасность, а если бы не несло его на своей хребтине, то последовало бы примеру собак. Варвар вытащил тулвар и предпочел не слезать.
Когда же киммериец оказался в деревне, другая странность заключалась в том, что снаружи никого из людей не было, хотя свободно догорал огонь, и из дымоходов на крышах жилищ Иракзакев тянулся редкий дымок. Наружу  сквозь щели между досками в хлипких дверях и снизу из-под них пробивался тусклый свет. Но кроме цоканья копыт и неуверенного фырканья его лошади, которая начала танцевать на месте перед домом Патани, не было слышно ни звука. Киммериец не любил сверхъестественного и был способен ощутить его за сотню вёрст. Теперь он знал, что речь не идет о человеческой засаде. И, всунув тулвар обратно в ножны, спрыгнул и с трудом привязал нервничающее животное к столбику у двери. Северянин почувствовал, что кто-то подбирается сзади, и понемногу начал медленно поворачиваться, оставаясь спиной к опасности, чтобы с разворота выхватить тулвар, но этого не сделал, приметив лишь мелькание чего-то серого, странно движущегося из-за угла одного из домов. Шелестящий звук, издаваемый им, исчез вдали, и это было всё. Киммериец не попал в ловушку и оставался там, где был. И ждал напряжённо, как пружина, прислушивался и внимательно осматривался. В дальнейшем ничего не случилось, и он уже в деревне больше не ощущал опасности. Это пронеслось в голове, но северянин внешне не выказал своё настроение, а бухнул по двери и взревел: «Вылезай, Патани! Неужели селение Иракзаев посетил дух тучного купца с низин, которого начисто обобрали и он теперь боится вылезти наружу?!!!»
Ответа не получил, но услышал за дверью лязгающий звук, как будто кто-то уронил на землю металлическую чашку, и до киммерийца мгновенно дошло, что у Патани такие чашки имелись. Во время своего последнего визита в эту деревню Иракзаец хвастался тем, что его убитый Кхемшей брат, бывший вождь, получил их при разграбление какого-то богатого и красивого загородного поместья в Пешкаури. Воспоминание варвара о том, что ему не удалось освободить захваченных вождей из власти Чандер Схана, разозлило северянина, и он постучал ещё раз, да так сильно, что массивная дверь грозила не выдержать и упасть внутрь. Варвар снова закричал: «О Ашура, это я, Конан!!! Открой мне дверь и не прячься, как кролик в норе, когда мимо проходит дикая кошка!»
Тут он услышал какое-то движение внутри, а затем чьи-то осторожные шаги, приближающиеся к двери. В запоре кто-то начал копаться, одновременно отталкивая плоскую задвижку. Это не был новый вождь, а его маленькая, сгорбленная жена с поистине уродливым лицом, на котором выступал выпуклый нос, с раннего детства обезображенный какой-то кожной болезнью. Именно из-за его любви к ней и ее чарам Патани, в остальном статный и внушающий страх воин, всегда был благодатной мишенью для насмешек.
Жена Патани, вся грязная, в традиционном глухом одеянии горянок, выглядела изрядно побитой. Она тащила с собой раздутый бурдюк  из шкуры кобры, в котором имелась очень крепкая ячменная настойка с травами коварного свойства, и капелькой яда кобры из сосудика, который можно было заполучить только в Айодхье и только в одной забегаловке. Иракзаи иногда вступали в контакт с людьми с низин и могли его добыть. Этот напиток уже давно пользовался большой популярностью. Если бродячим торговцам удавалось выменять пару бутылок этого сомнительного напитка, то его уравновесило бы цена разве что аналогичного бочонка.
Горянка скорчила Конану кислую гримасу и, не обращая внимания на его внушительную фигуру, даже сердитое выражение на лице, начала ругаться: «А, ты уже здесь. Ты вообще не знаешь, что случилось позавчера? Мы всегда жили здесь по-своему с давних времён, и даже из рассказов безумных стариков не знали, что происходит вокруг, до тех пор, как ты сюда пришёл! Что...»
Хаздира, как звали эту женщину, хотела ещё что-то выкрикнуть и вышвырнуть его вон, но киммериец не привык, чтобы его выпроваживала какая-нибудь неприятная женщина, вдобавок ещё и пьяная. И хотя северянин придерживался своих принципов по отношению к женщинам, он, крайне расстроенный подобным приёмом, оттолкнул её, без приглашения внутрь вошёл и прорычал: «Уйди, хочу поговорить с вождём!»
Закопчёное нутро дома составляла всего одна большая комната с очагом посредине.
Повсюду в жилище, вопреки обычаям Иракзаев, царил небывалый беспорядок. Когда северянин осмотрел всё внутреннее пространство, обнаружил, что Патани там нет, зато увидел его шестерых разновозрастных отпрысков обоего пола, в ужасе трепещущим по углам, укрывающихся грубыми одеялами и бледным от страха. Варвар нерешительно полуповернулся к горянке и сердито спросил: — Где Патани, Хаздира? Может, отправился в ночную экспедицию по грабежу долин? Ранее я с ним об этом не договаривался!
В этот момент Иракзайка вспыхнула от ярости, топнула ногой и закричала:  — Ты нахальный чужак! Иди глянь на него, прямо за деревней... по дороге вниз! Лежит там  порубаный с двенадцатью лучшими людьми и тем змеиным чудовищем, которое вместе спровадили с этого света, но перед этим оно всех отравило ядом. Ни у кого здесь нет смелости их похоронить!
Теперь варвару стало по-настоящему жарко. Он не имел привычки бить женщин, но сердито рявкнул: «Ты пригубила кобриной настойки, я чую это даже при этом дыму и гари, что тянется наружу за дверь твоего неухоженного дома, ты замарашка! Вылей на себя ведро воды, Хаздира, чтобы снова протрезветь, потому что мне трудно поверить, что Патани, а вместе с ним двенадцать мужчин, убила  одна-единственная гадюка, которая видна издали и её не боится даже десятилетняя девочка».
Когда Иракзайка это услышала, то оступилась, и было видно, что едва не упала в обморок. Однако пришла в себя,  обошла вокруг пристально смотрящего варвара, чтобы усесться на чёрное медвежье покрывало, где стояла недопитая бутылочка из обожженной глины с кобриной настойкой. Горянка подхватила её, немного отпила, слегка сплюнула и наклонила голову, уставившись глазами на столб. В этот момент у киммерийца мелькнула мысль, что туземка действительно тронулась, потому что кобрина настойка, как он знал по собственному опыту, была предназначена лишь для выпивки  здоровенными парнями, а не для фигурки её роста. Однако случилось ещё кое-что. Странная огненная влага Хаздиры прояснила её голову, и когда хозяйка хибары снова сфокусировала свой взгляд на Конане, в её глазах были лишь слёзы, которых северянин никогда раньше у Афгулов не видел.
Горянка начала связно рассказывать ему, что именно произошло, произнося довольно внятно: «Никакая это не гадюка, но... Нага! Мой двоюродный брат, которому здесь было тошно, и когда ему миновало пятнадцать зим, ушёл поклониться статуям в храмах Айодхи... Однажды, когда он заявился в гости, то об этих существах нам рассказывал. Никто из нас не воспринимал его всерьёз, и мы думали, что он спятил от его священных свитков, которые пришлось выучить, чтобы стать монахом. О тех демонах мы забыли, но наши патрули увидели первых двух Нагов прямо ночью до полнолуния после того, как Дагозайцы разорили Джугру. С тех пор прошло полнолуние, и даже потом некоторых из змеиных демонов иногда замечали на наших землях. Нас они оставили в покое и, казалось, игнорировали людей. До позавчерашнего дня, когда Патани возвращался с низин с богатой добычей, один огромный Наг материализовался на их дороге и напал на них. Мы услышали шум схватки, и двое парней, которые были в деревне, немедленно вскочили в седла и отправились на помощь. Но они опоздали и нашли только труп этого мерзкого чудовища, наполовину змея, наполовину человек, вооружённый саблями. Вокруг трупа Нага лежали отравленные и умирающие люди вместе со своими животными, которым уже нельзя было помочь. Повсюду валялась добыча...»
Теперь уж киммерийцу было совершенно ясно, что его догадка о сверхъестественном зле оказалась верной, и он предпочел вдову вождя ни о чём другом не расспрашивать, потому что она начала дрожать, хотя именно благодаря очагу в её жилище царил несносный жар. Северянин просто сказал ей: «Я вижу, у тебя достаточно копчёного мяса, висящего на балках, а до того ты напекла хлебные лепёшки. Поэтому наружу не выходите. А теперь, Хаздира, снова заткнись! Я пойду туда и всё проверю!»
Киммериец всё так же молча взял один факел из груды у двери, запалил его и вышел из хибары. Ему больше нечего было сказать. Как будущий вождь горных племен, он должен был уничтожить сверхъестественное зло — это  было делом его чести, хотя издавна ему претило любое общение с колдовством  и демонами. Сломленная горянка с плачем последовала за ним к двери. Только когда засов позади него рухнул, Конан отвязал своего коня. Можно было отправиться исследовать место бойни пешком, но он подумал, что с демоном, способным убить тринадцать дюжих всадников, всё же лучше сражаться верхом, хоть и на усталой лошади. Северянин не знал почему, но вся усталость от предыдущих дней, казалось, спала с него. Он ловко, даже с горящим факелом, вскочил на коня и неторопливо выехал в ночь.  Как киммериец знал по собственному опыту, горцы в своих речах всегда любили преувеличивать, но когда варвар оказался на месте, то обнаружил, что Хаздира ничего не добавила к тому, что ему рассказала. Ни один человек, даже стая самых диких зверей не могли бы совершить такой отвратительный поступок и произвести такую вонь!
Тела, покрытые рваными ранами и уже разложившиеся, часто были расечены на несколько кусков и изуродованы до неузнаваемости. Каменистая почва вокруг была пропитана засохшей кровью. Потрясённый киммериец по обнаруженным клочкам одежды опознал нескольких своих приятелей и от этого обозлился. Он прождал на месте резни до утра и лихорадочно пытался придумать план уничтожения демонов. Северянин всё ещё не знал, что делать, но одно было ясно наверняка, он не мог знать, где демоны нанесут новый удар, а пэтому бесполезно, полагаясь на совпадения и случайности рыскать по горам.
* * *
В мглистой предутренней серости из тьмы у обнесенного стеной входа в древний курган на городском кладбище засветились два жёлтых пылающих глаза, а когда злой демон приблизился, его сперва размытая форма сформировалась. Вскоре уже стало ясно, что он похож на обезьяну, но обезьяну с головой кабана и покрытую щетиной. Бывший монах, тощий человек с бритой головой и в белом одеянии, Хатцилли уже давно ждал его. Его костёр среди старых могил уже дотлевал. Всё это время Упхангма лишь молился об успехе своего предприятия. Чудище с торчащими когтями с ужасающим хрюканьем и визгом приближалось к нему всё быстрее и быстрее. В  звуках, которые издавал демон, было нечто безумное. Нет, монах не боялся того, что с ним самим может случиться, но хотел освободить душу, заключённую в теле демона. И начал нараспев заклинать демона, и его голос усилился. В тот момент, когда чудовище хотело схватить его в свои лапы и разорвать своими ужасными клыками, песнопение было закончено. Тело демона растворилось в ярком сиянии, и навечно заключённая душа устремилась в правильном направлении, к другому воплощению.
Хатцилли Упхангме из Айодхии было пятьдесят лет, и он знал, что это место захоронения уже никогда до конца своей жизни не очистит от зла. В тоже время требовались перемены, поэтому на следующий день после успешного изгнания демона- кабана захотел отправиться в горы навестить свою младшую сестру. Он знал, что должен был давным-давно сделать это снова. Хаздира о нём явно беспокоится, потому что знала, чем он занимался.
Он был пишачой, или хранителем спокойствия мест захоронений, что являлось старинной профессией, смысл которой в Айодхии, вероятно, был понятен только ему. Это означало жить на кладбище, взывать к добрым божествам, выполнять работу экзорциста злых демонов, а иногда и успокаивать беспокойные души пришедших. Несправедливо, но все почтенные люди в городе терпеть его не могли. Никто не хотел с ним разговаривать, все отворачивались от него. И также делали защитные жесты против злых сил, как только когда он проходил мимо. На самом деле никто не знал, что монах посвятил свою жизнь свету и выбрал для этого тернистый путь.
Мужчина родился в горах, чтобы в юности отправиться в долину. Он был ревностным послушником в Золотом храме в Пешкаури и, позднее, уже будучи монахом, помимо медитации неизбежно встречался с целительством, а также с магией, необходимые части которой ему пришлось освоить. Когда он только начинал, то больше всего интересоваться заблудшими душами, немогущими найти успокоения в перерождении, и поэтому избрал путь пиша. Парень сочувствовал таким душам и большую часть своей последующей жизни провёл на кладбищах, где уничтожал всевозможных демонов. Но он зарабатывал себе на жизнь как целитель для самых бедных, которых муки терзающих болезней избавляли от страха перед таким человеком, как он. Иногда за свою работу монах получал немного фруктов, иногда миску риса или даже тыкву. Большего страдальцы, учитывая их скромные возможности, просто не могли ему дать. Таким образом в награду он весьма редко получал хлебные лепёшки, которые ему нравились больше всего. Хлеб в Айодхии был дороже откормленного гуся. Гуся мог выкормить необразованный глупец, зато хлеб должен был на своём пути от зерна на поле до манящей ароматной лепёшки кропотливо приготовить, а потому стоил дорого.
Более обеспеченные люди в Пешкаури считали его и ему подобных извращенными существами, которые, по их мнению, служили тёмным силам на кладбищах и пировали на истлевшей плоти. Теперь Хатцилли был обессилен и опустошён и улёгся под своим пологом из ветвей и куском потрёпанной ткани, чтобы на шуршащем ковре отдохнуть, а перед сном поел немного фруктов.
* * *
Амет Обар, низенький, не слишком статный и не самый ловкий, но самый опасный своей хитростью, был вождем Дагозайцев. Он сидел у камина на сильно пропылённой и местами прозжённой искрами выгоревшей парчовой подушке, оставшейся после ограбления в Джугрии. Вокруг огня сидели самые сильные и умные мужчины из клана. Вожак подёргал засаленный чуб и подбородок, украшенный редкой, но длинной бородой. Сегодня он думал о том, что предстоит в  будущем. Мешок с кусками переплавленного золота из священной короны, добытой вероломным нападением  на Джугрию, имел тяжесть камня для заточки лезвий, в то время как у Амета уже почти опустел, однако взамен удалось обзавестись уймой вещей, которые трудно было достать разбоем. Сперва он вооружил племя более качественным оружием, купленным у Иракзаев, которые его приобретали у торговцев в долине. Теперь купил у Вазули лошадей получше и наконец послал в Айодхью за кольчугой мечты, какая имелась у Конана. Когда Ифак привезёт такую рубаху, ничто не встанет на пути его амбиций. Теперь племя Дагозайцев сильнее, а он хочет ещё больше, чтобы покорить Вазули и сделать Конана своим рабом. Тогда все увидят, кто такие Дагозайцы и кто их вождь.
Его вполне устраивали такие перспективы, но тут у огня появилась женщина, наполовину мужчина, наполовину змея, с саблями в руках. Ни один Дагозаец никогда не опускал оружие, даже в кругу родни, потому что смертельное нападение могло произойти в любое время и от кого угодно. К тому же все  горцы были суеверны и теперь взирали на явление странной грозной красавицы и думали, что это знамение, а божества гор им покровительствуют. Это была большая ошибка!
Чтобы воин мог противостоять нападению, ему лучше встать на ноги с оружием в руках, и на этот раз такое мало кто осуществил. Нагиня не была добрым знамением и яростно набросилась на Дагозайцев. Она двигалась с причудливой, зигзагообразной элегантностью. В основном она убивала не сразу, но сначала, по приказу Анат, наносила всем как можно более болезненные травмы, которые ещё можно пережить какое-то время. Когда все мужчины были изувечены или погибли в огне, Амету пришлось наблюдать, как гибнет его племя. Он был смертельно ранен, как и Таман Гурунгра из разграбленной Джугрии, и в муках перед смертью увидел, как демон-змея из его дома унессла мешок с остатками золота. Его деревня не была разграблена вражеским племенем, но уничтожена демоном Нагиней, которого он не понимал. Уцелели только люди, патрулировавшие в отдалённых местах, и Ифак Калалаш, оказавшийся по дороге в долину за кольчугой.
Киммериец вскоре узнал о случившемся от уцелевших Дагозайцев и руководил борьбой с Нагами из бывшего дома Яр Афзала, поскольку тот находился в удобном месте. Деревня Вазули стояла примерно посередине гор, но что бы он ни делал, его люди нигде не могли найти Нагов, не говоря уже о том, чтобы их уничтожить. Обычная система патрулирования вокруг деревень просто не могла сработать из-за нехватки людей, которые даже не собирались действовать совместно и объединяться так, как перед битвой с туранцами. Северянин старался, но скорее просто выслушивал жалобы всех, кого встречал, что демоны находятся в лучшем случае где-то там, и их обнаружение только усиливало распространение ужаса, но в основном, что твари снова кого-то завалили. Это угрожало положению варвара как будущего вождя всех племен даже больше, чем если бы туранцы, от которых не так давно избавились в страшной битве, снова обнаружились в горах.
Наконец, Конан решил отправиться в Айодхию, чтобы просить помощь Деви Ясмины об уничтожении проклятых демонов её армией. Поэтому он даже готов был отказаться от обещанного выкупа за Ясмин. Как только он добрался в долину под горами, всюду затем натыкался на растущее неприятие всех слоев населения, это было вызвано разграблением Золотого храма в Пешкаури, наиболее почитаемого места поклонения в Вендии, которое было на совести людей из Джугры. Как вскоре северянин понял, его внешний вид чужестранца и одежда горца раздражали людей в долине. Ему не нужно было даже где-то появляться, все знали, что Конан, важнейший из горцев, и виновен в святотатстве.
Между недоброжелательными лицами в последней деревне перед столицей Айодхьи, в которую северяни въехал, он встретил монаха в поношенной рясе, о которого уже издали проглядывалась на лице поразительная безмятежность. Монах, как ни странно, направляся в противоположную сторону, в горы, чего варвар не мог понять и поэтому остановил перед ним своего коня, чтобы спросить незнакомца: — Ты меня не боишься, монах?
— Я мог бы побеспокоиться, что споткнусь о камень на горной тропе и надеру тебе большой палец, — ответил монах с лёгкой улыбкой, скрестив руки в жесте смирения.
— О объятия Сета, твой ответ мне по нраву! Ты приехал из Айодхьи и, возможно, знаешь что-то о Дэви Ясмине.
— То, что делают правители, не моё дело, но я вижу по тебе, что ты обеспокоен. Я не думаю, что ты собираешься извиняться перед Дэви за разрушение Золотого Храма?
— Я и к Крому с этим не пойду, а просто хочу, чтобы она помогла мне победить Нагов, которые будут так долго сеять страх и убивать, что в горах никого не останется.
— Ты не сможешь победить Нагов даже с вендийской армией и всеми горцами на твоей стороне, даже если они будут охранять каждый валун в горах. Но если вы вернете им всё до последнего кусочка золота, украденного у жителей Джугрии в Золотом Храме, демоны уйдут сами. Горцы, возможно, видели статуи Нагов на фасадах храмов на равнине и тоже что-то о них слышали, но даже демоны не могут столетиями охранять священные места в материальном воплощении. Твои люди также не знали, что материализовавшиеся Наги не убивают без приказа своего хозяина, который имеет  веские логические причины. На самом деле, этих демонов в низинах почитаются как покровителей плодородия, урожая и перевоплощения. Возвращайся в горы и отдай Нагам украденное золото!
— Я продал одного коня Вазули Дагозайцу Амет-Чану за несколько кусков из того золота. Оно у меня с собой на дорожные расходы, и я могу вернуть его в храм по возвращении от Дэви. Но сначала я отправлюсь во дворец в Айодхии.
— Я уверен, ты знаешь, что путь, кажущийся правильным, не обязательно ведёт к цели, — заключил монах, зашагав своей дорогой.
Киммериец понимал, что святой человек прав, но его неудержимо тянуло к Дэви Ясмине. Как ни странно, это была не единственная встреча, которая произошла с ним здесь. Когда он выехал из деревни, то столкнулся с горцем, тоже направлявшимся в Айодхью. Северянин этого Дагозайца, внешне прикидывающегося дружелюбным, однажды видел раньше, и уже тогда он ему это не понравился. Его запавшие карие глаза, похожие на крысиные, не отражали никаких эмоций, и этот человек просто выглядел не так. Киммериец решил не спускать с него глаз. С другой стороны, было приятно иметь хоть какую-то компанию. Дорога протекала довольно хорошо, пока огромная королевская кобра не спугнула коня варвара в роще перед городом, и скакун сбросил северянина. Такая опасная и большая змея была и для Конана, с его инстинктами и ловкостью лесного кота проблемой, потому что при падении он больно ударился правой рукой. В Вендии говорили, что тот, кого укусит эта змея, должен просто сесть под самым высоким деревом и умереть, как человек.
Чтобы вовремя избавиться от раздражённой змеи, северяниу пришлось оттолкнуться с земли на ушибленной руке. Он сделал это с яростным криком, а левой рукой из-за бакхариотского пояса вырвал илбарский нож. И сумел рубануть атакующую змею по голове, чтобы в нужный момент от кобры вновь отскочить назад. Прежде чем самая опасная из больших ядовитых змей напала снова, киммерийцу пришлось действовать быстрее молнии. Он подскочил сзади к уворачивающейся змее, вонзил нож в вертикально стоящее тело и глубоко засунул в открытую пасть с ядовитыми зубами. Так же быстро северянин ухватил башку гада руками сверху и снизу и надавил, пока большая часть окровавленного лезвия не показалась сверху из головы змеи. Быстро извивающийся змеиный хвост опустился к земле, а варвар своей огромной силой оторвал твари голову.
Когда северянин повернулся, чтобы показать своему спутнику голову поверженной кобры, в пол-ладони от груди  просвистело брошенное копье из-за спины, которое должно было пронзить ему сердце. Киммерийцу повезло, что в момент броска копья конь Дагозайца затанцевал на месте и испугался туловища умирающей змеи, которая всё ещё извивалась и взвихряла пыль на дороге, но главное больше ужаснулся головы кобры. Так  случилось, что бросок копья Ифака Калалаша прошёл не так, как он замыслил. Теперь ему было необходимо любой ценой убить Конана. Поэтому горец выхватил саблю, попытался удержать коня и снова напасть. Киммериец бросил в лошадь змеиную голову, и когда та ударила её по лбу, это для испуганного животного было уже слишком. Конь обезумел, выбросил Дагозайца из седла и бешено помчался прочь. Его  побег также спровоцировал и рывок животного варвара.   Коварный горец лежал у ног киммерийца. Конан наступил ему на руку с саблей и ударил так сильно, что сломал запястье. Калалаш при падении утратил дар речи, но, несмотря на боль падения, всё ещё не хотел сдаваться. Он знал, что варвар всё равно убьёт его, но прежде хотел причинить врагу как можно больше боли. Поэтому попытался откатиться назад и ударить киммерийца ножом в бедро или, еще лучше, в промежность. Конан ему этого не позволил, он был быстрее и левой ногой наступил противнику на грудь, аж затрещали сломанные ребра. Это усилило боль Дагозайца почти до невыносимой степени, но северянина интересовало: почему Ифак хотел убить его. Зная, что его противник уже ранен, он отбросил оба своих оружия за пределы досягаемости, опустился перед врагом на колени и с усмешкой спросил: — О петли Сэта, кто приказал тебе убить меня, гадина?! 
— Я... должен был заполучить такую же... кольчугу, как у тебя...
Конан пожал плечами и рыкнул, чтобы узнать больше.
— Я также хотел и твою... голову, чтобы стать... вождём...
И уж больше ничего не сказал, потому что преданный им киммериец его задушил. А когда осмотрел свежий труп, то обнаружил и другие кусочки проклятого золота. Не в силах последовать совету монаха, северянин по-прежнему хотел снова встретиться с Дэви.
* * *
Северянин добрался до Айодхьи пешком. Но нашёл совершенно другую Ясмину. Дэви приняла его в полдень за обедом, что пошло ему на пользу, но киммериец чувствовал, как она злится. За  обедом им не разрешалось разговаривать, как того требовал этикет. Серебряные подносы с сильно пахнущими блюдами и кубки с пряными винами разных цветов и вкусов, однако, были приятной переменой по сравнению с суровым рационом горцев. Северянин назло придворным, привыкшим питаться по старинным обычаям, зубами рвал жареное мясо, откусовал овощи и омывал куски и пряным вином.
После обеда перед дневными обязанностями властительница пригласила северянина в свои покои, где заговорила первой:     — Преступное разграбление Золотого храма не останется незамеченным. Ты знаешь Афгулоф и условия в горах, и поэтому можешь провести моё войско, чтобы загладить свою вину. Тысячам горцев порвём глотки, а ты будешь моим генералом-полководцем в этом походе, Конан! К  обещанному выкупу я добавлю гораздо больше.
Но Конан на это возразил:  — Да, я пришёл за твоим войском, но по другой причине. В горах появились демоны, с которыми мы не можем справиться. Горцев больше не нужно наказывать, потому что они сами это называют карой богов, а я не буду твоим палачом, облачённым как генерал. Раньше я хотел, Дэви, объединить все горные племена и сломить власть твоей семьи, чтобы в один прекрасный день самому стать королём, как было предсказано. Теперь мне ясно, что это произойдет в другом месте и в другое время. Для  горцев будет лучше что-то другое. Но уйдёт много времени, и это кто-то другой сделает. Может, я просто помогу тому, а потом уеду из этой страны, потому что пребывание здесь больше не имеет для меня смысла.
— Тогда позволю тебе уйти нагруженным обещанным выкупом, а в Вендию не возвращайся, — сказала Ясмина с разочарованной улыбкой и, сдерживая слёзы, отвернулась к окну в душистый пьянящий аромат сада.
— Я хочу вернуться в горы, и всё, что мне нужно, — это лист твоего веера, которым ты обмахиваешься при аудиенции на публике, и хороший конь. По дороге сюда я потерял лошадь, а веер сделан из золота, бриллиантов и драгоценных камней. Этого мне вполне достаточно. Я не думаю, что мы с тобой увидимся снова, Ясмина, потому что сегодня вечером я уйду.
— Я вижу, что нет смысла тебя перебеждать. Так что жди в вестибюле награды, которую ты назначил. — Бросила через плечо Ясмин и спокойно отпустила киммерийца. Хотя плакала и дрожала всем телом.
* * *
Когда варвар неторопливо ехал в деревню Иракзаев на полученном от Дэви коне, он снова увидел монаха, которого встретил в деревне перед Айодхией. Это был Хатцилли Упхангма, пишача. Сидя со скрещенными ногами на большом валуне у дороги, он пел. И вообще не обращал внимания на варвара, зато все другие обращали на него внимание. Наги появились вокруг коня Конана, и варвара обдало холодом, который на его морозной родине не встречался даже в самые суровые зимы. Он вспомнил, что Хатцилли говорил ему о демонах. Самым трудным для северянина сейчас было не ввязаться в схватку вместе с ними, как велели ему звериные инстинкты, а как ни в чём не бывало спешиться и вернуть им золото. Когда перед одним из нелюдей варвар положили холщёвый узелок с кусочками драгоценного металла, сабли в руках демонов исчезли. Нага ухватил узелок, поднял его и вместе с другими демонами растаял. Затем киммериец огляделся вокруг, чтобы понять, где монах, потому что хотел поблагодарить его, но Хатцилли ему уже больше никогда не было суждено увидеть. Во время встречи Конана с Нагами он тихо исчез, как это умели лишь пишачи. Для этого он использовал только простую иллюзию и тихую поступь. Свою задача действительно исполнил, потому что его экзорцизм успокоил змеиных демонов, которые иначе набросились бы на варвара с такой злобой и фанатизмом, что им бы непременно проиграл.
Конан вернулся в деревню Вазули поздно вечером, на следующий день после встречи с монахом и Нагами. Вечером горцы без него разожгли костёр и совещались. Вокруг огня собрались представители всех племен с гор, и было их около сорока человек. Старцы и вожди, имевшие наибольшую власть, сидели на плоских валунах у очага, а остальные стояли вокруг. От всех присутствующих исходило резкое напряжение. Потому что все думали, что варвара больше нет в живых. Когда они увидели его, никто не захотел с ним разговаривать. Киммериец у костра совета пытался сосредоточить внимание на себе, но что бы он ни говорил, чего бы он ни хотел, получал только возгласы несогласия и среди них наконец прозвучало: «Молчи, Конан, пусть говорит старый Калик Бихандра, старейший из Иракзайцев!»
Старец, сидящий на плоском валуне у костра, заговорил по старинному обычаю горцев негромко, но пространно и долго, начав словно изалека. Однако тем, изречённым им, а особенно последние словами, киммерийца не обрадовали: «Мы, Иракзаи, испокон веков были под двойным огнём. Приходилось воевать не только со своими братьями с гор, которые нашим Диким сердцам ближе, но и с людьми с низин, численность и сила которых многократно превосходят наши. И это грязные слухи, что вендийские правители покупают нас для своих услуг. Как и другие племена, мы хотим жить по-своему, как жили с незапамятных времен.».
Горцы одобрительно заворчали, и теперь старик обратил свое внимание к киммерийцу, чтобы сказать ему то, что думали все присутствующие: «Семерых вождей самых могущественных племен с гор ты не смог освободить из власти подлого Чандер-Хкана, хотя и твердишь, что их смерть не была твоей виной. Мы даже сошлись на том, что ты стал причиной гибели Яра Афзала, воинственнейшего вождя Афгулов, которого мы, Иракзаи, хоть и не любили, но такой доблестный враг заслужил наше уважение. И самое главное... слишком много горцев погибло с тех пор, как ты появился. Мы думаем, что ты привел змеиных демонов в горы! Хотя это правда, что ты сломил могущество Чёрных провидцев горы Йимша, которых в Гимелианах боялись все, но вот за Дэви Ясмину, за которую можно было получить выкуп в десять тысяч золотых монет, ты отпустил, позволив ей вернуться на свой трон в Айодхье, а выкупа ты не принёс. Мы ту твою королеву слушать не хотим, и ты нам здесь больше не нужен. Поэтому уезжай подальше, а то ведь мы припомним, что едва не избрали тебя общим вождём  нас всех, радуйся, что это не дошло! От тебя одни несчастья!!!» — Так закончил Бихандру свою речь, сопровождаемую согласным ворчанием всех присутствующих, как раз перед тем, как голова старца в ливне крови слетела с тела.
Какой ужас! Никто, даже Конан, не сделал бы ничего подобного в такое время. Мало кто был способен двигаться. Обезглавленное туловище с раскинутыми в стороны руками ещё какое-то время сидело на валуне, потом рухнуло и покатилось в огонь. Одежда старика вспыхнула ярким пламенем, и тело со сладковатым запахом начало потрескивать. Из темноты за ним появился один огромнейший из всех Наг. Теперь этот демон был одержим желанием убить всё живое в пределах досягаемости, и он, конечно, не помнил, что перед смертью, до того, как стать Нагом, его называли Таман Гурунгра и жил он в деревне Джирга. Сабли в его руках, мерцая в огнях пламени, со зловещим торжеством закружились в воздухе, и смерть забирала своё. Его полузвериное тело извивалось вокруг костра, калеча и убивая на месте. В первый миг Конан хотел прыгнуть через огонь и напасть на чудовище вместе с тулваром любой ценой, но ему помешала неразбериха между кричащих горцев, пробегающих между огнём и ним, через которых он не мог проскочить. Волей-неволей пришлось ждать, пока демон прорвётся к нему. Приэтом всё, что нужно было сделать северянину, это подсмотреть тактику Нага. Нага обладал преимуществом в совершенстве владеть двумя клинками одновременно и обладал боевыми рефлексами, на которые ни один из горцев не был способен. Пробить его защиту было практически невозможно, а незначительные повреждения в бою заживали мгновенно. Кроме тех, кто хотел сразиться со сверхъестественным существом, никто не знал, что  и как делать. Через мгновение победивший Нага встал против горца, который был единственным оставшимся перед киммерийцем. У несчастного на шее висел на шнурке кусок золота из храма, и горец успел только один раз ударить тулваром, прежде чем Нага разрубил его на куски. Змея остриём демонической сабли сняла украшение горца с шеи, своим оружием подняла его ввысь  так,  что та растворилась в воздухе, а затем выпрямившись проползла вокруг изувеченных тел мертвецов, чтобы встать перед Конаном. И с ненавистью посмотрела варвару в глаза. От твари  источался такой холод, что волосы на затылке у варвара встали дыбом, и в этом возбуждении он уже не мог ослушаться инстинкта загнанного в угол волка, повелевшего сражаться.
Сабля Нага падала наискось слева, Конана вильнул вбок вправо, своевременно полуразвернувшись и в то же время подставляя тулвар второй сабле, которая ему сверху стремилась раскроить голову. Нага, после неудачной атаки, несколько вздыбился, отпрянул назад  и поднял свои сабли кверху. Он злобно зашипел и ударил иначе. Оба клинка должны были на этот раз встретиться на шее варвара широкими дугами и снести ему голову. Демон, хотя и обладал такой ловкостью, что ни один из горцев, стоявших на его пути, не мог с ним сравниться, оказался не соизмерим с прытью проницательного Конана. Киммериец пригнулся, выбросил свой тулвар вперёд, и на этот раз он напился кровь, когда варвар обнаружил слабость противника. Он глубокий разрезом располосовал Нага от шеи до талии точно так же, как до того клинки демона пытались как ножницы встретиться в месте, где секунду назад была голова варвара. Густая и почти чёрная, резко ядовитая кровь выплеснулась наружу. Киммериец так ловко управлялся с демоном, что на него не попало ни капли ядовитой крови. Нага, зашипев напоследок, выронил саблю, откатился навзничь, а его головной убор покатился в огонь. Разъярённый варвар тулваром расчленил мёртвое тело самого опасного из Нагов на куски, чтобы демон больше уже не восстал. Затем северянин бросил своё оружие в огонь (потому что лезвие ножа было покрыто ядовитой кровью), с отвращением глядя на диадему демона и горящие останки Калика Бихандры. Он взглянул на уцелевших горцев и многозначительным взглядом и заложил руки за бахкариотский пояс. Вот тут-то и произошла странная вещь. Киммериец думал, что благодаря своим действиям он снова обрёл авторитет в глазах недоверчивых и сварливых обитателей гор и этим привлечёт их на свою сторону. Но оставшиеся горцы, стоявшие до того момента потрясённо и молча, взирая на это ужасающее зрелище, вдруг с криками бросились во все стороны.
Тогда киммериец напоследок огненно-перчёно выругался на своём родном языке, ибо понял: тут уж и вправду не чего высматривать, потому что с ним после сегодняшней ночи никто никаких дел иметь не будет. Зато у него остался лист из драгоценного веера от Дэви, хороший конь, и этого было достаточно. Теперь северяину оставалось только отправиться в полную страданий дорогу по Турану, до краёв, которые, как он надеялся, хорошо знал. На своём пути придётся особо остерегаться патрулей короля Йездигерда, чьё сорвавшееся намерение присоединить к своей короне Вендию бесстыдной уловкой постепенно выходило наружу, даже дойдя вместе с северянином и до козаков.
Ходили слухи, что после того, как в те смутные времена, после страшной битвы между Котским принцем-отступником Алмуриком и ненавистным королем Страбонусом, где северянин вместе с козаками сражались на стороне Алмурика в проигранной битве, произошло нечто связанное с какой-то ползучей тенью...