далее - 11 глава:
XI
Для назначенной встречи с мужчиной пришло время, и Шагия начала беспокоиться – нервозно пересекла салон для встреч, смахнула невидимое пятнышко с зеркала и ещё мимоходом – зацепившись невзначай, сломила пару колючих стебельков роз, источающих опьяняющие ароматы и стоящих в вазе. Их расцветка идеально сочеталась с небольшими предметами мебели из полированного розового дерева. Огонь в камине убаюкивающе потрескивал, но его отблески оживляли тёмные тени, заставляя их подрагивать в беспокойных движениях.
Шагия вскрикнула от испуга, когда в углу от двери внезапно появился стройный маленький человек в тёмном плаще и капюшоне, ниспадающем глубоко на лоб.
– Красивые розы. Как и ты, госпожа.
Его голос был мягким, бархатистым и ровным, но она вздрогнула, как будто коснулась гладкой скользкой змеиной кожи. Развернулась:
–Ты ... Ты тут давно?
– Так долго, чтоб удостовериться и убедиться, что наши переговоры вправду пройдут только с глазу на глаз.
– Прокрался тихонько...
– Это относится к моему ремеслу.
– Испугал меня.
– Элемент неожиданности в нашей гильдии считается одним из основных принципов работы. Никогда не стоит недооценивать предмет сделки.
Шагия содрогнулась от отвращения.
– Предмет сделки – неизрекаемая пустота. Определённо это звучит лучше, чем – принижение и не стоит недооценивать человека, которого намереваемся убить. – В её голосе зазвучали истерические нотки.
Визитёр изучал её лицо холодным испытующе-оценивающим взором, в то время когда отблески вспыхнувшего пламени на миг быстро пробежали по резко очерченным выступающим рысьим рельефным контурам лица с жёсткими тонкими губами.
– Ты сама же нас искала, прекрасная леди. Если пожелаешь, немедля оставлю этот дом, и посчитаю сделку не заключённой"
Сумрак сгущался. В наступившей тиши было слышно лишь только тихое потрескивание угольков в камине. Шагия закачалась, неуверенно на ощупь попыталась опереться на полированный подлокотник софы и, обессилено пошатнувшись, рухнула в неё.
«Вправду этого хочет? Стоит ли тужить и переживать из-за смерти человека, который её унизил и отверг? Ведь был же и тот – о, проклятый киммериец. Слишком высокую цену заплатила за пару часов опаляющей страсти.» – Исподволь взглянула на молчаливую фигуру, стоящую неподвижно и взирающую на неё безучастно-равнодушными глазами. – «Пошлёт его прочь – уйдёт, и Ара останется жив. Заплатит ему – и шах умрёт.» – Хрипло вздыхала, но не могла вымолвить слов. Напряжённое сжавшееся пересохшее горло не издавало ни звука.
Едва заметным движением, не вызывая даже намёка на шум, мужчина приблизился к столу с графином, заполненным пряным вином. Отлил немножко в один из двух заранее приготовленных изящных кубков, и с лёгким отвешенным поклоном подал женщине на софе.
Та с признательностью приняла кубок.
–Я ... я передумала. Уйди, прошу. Вероятно я должна тебе что-что? – Вопрошающе выдавила огрубевшим голосом, которого сама не узнавала.
Не изменив выражение лица, мужчина протянул руку и вытянул из букета в вазе опьяняющие дурманяще пахнувший, с полностью распустившимся бутоном цветок розы на длинном колючем тернистом стебле.
– Мы в расчёте и – квиты. Когда опять передумаешь, знаешь, где меня отыскать, прекрасная леди. – И, не поворачиваясь спиной, отступил, словно уплыл, скользя по полу, тихо исчезнув в сгустившемся сумраке теней ближайшего угла.
Шагия свернулась калачиком на диванчике и облегчённо взорвалась отчаянными слезами. Судорожные рыдания сотрясали изящные плечи. Один изумрудный гребешок с выпал из её волос, а пряди ухоженных медных волос хлынули на молочно-белую шею и разлетелись до изящной талии. Чёрные линии образовали глубокие тёмные круги вокруг ярко-зелёных глаз, теперь с набухшими порозовелыми от слёз веками.
– Не плачь. Шах желает, чтобы ты оставалась красивой.
Тихо вскрикув, женщина испугано повернулась на голос.
Сперва подумала – «опять возвратился тот худощавый мужчина в тёмном плаще с капюшоном». – Этот, однако, был намного выше.
– Кто ты? Это он тебя послал?
– Да, он.
Шагия быстро начала стирать с лица размытый макияж.
– Послал за мной?
– Желает, чтобы оставалась красивой.
– Желает? Подожди здесь! – И, не дожидаясь ответа, выбежала из салона, вскоре вернувшись с уложенной причёской, сияющими очами и блестящими, соблазнительно обведённым красным губами.
–Когда придёт? – Встала пред мужчиной и сблизи пристально-настойчиво всматривалась в его лицо. И содрогнулась. В тот день уже второй раз в её лицо устремился такой же холодный взор. Взгляд убийцы.
– Это правильно. Ты должны оставаться красавицей, даже умерев.
Словно из ниоткуда возникла вытащенная острая длиной два фута игла с тупой стороны обрамлённая большим изумрудом. Опытным движением, таким же быстрым, как и уверенным, пронзил её сердце. Без усилий поддержал корчащееся в агонии тело, чтоб не упало наземь, а когда в удивлённых очах угас последний проблеск жизни, бережно, так чтоб не растрепать ни один локон, ни один волосок, уложил на софу. Покоилась на розовом шёлке, как хрупкий зелёный стебелёк, небрежно отброшенный с плаща возвращающегося утром подгулявшего франта-вельможи, чья добыча была завоёвана без особых усилий. Красивое лицо по-прежнему сохраняло удивлённое выражение, а красное пятнышко под левой грудью всё ещё было едва заметно.
Но Ара никогда не недооценивал противника.
***
Колдун возносился над кронами сосен и, плывя, с высоты наблюдал, как в десяти саженях под ним отчаянно, как бешенные, неслось стадо оленей. Его плечи теперь стали двукратно шире, и боли, связанные с ростом костей, теперь прошли, прекратились. Легко взмахнул руками и взлетел, словно выстрелив, вверх. Расправил крыльями как можно шире и медленно скользнул вниз. Высмотрел красивого оленя, прижал руки к телу, и как камень упал прямо на него. В последний миг раскинул руки в стороны. Под воздействием инерционной силы падение прервалось, и, оттолкнувшись ногами от земли, чернокнижник длинным прыжком вскочил на спину оленя. Стадо разбегалось во все стороны.
Колдун не спешил. Обрадованно наблюдал отчаянные подёргивания тонких ножек с копытцами в напрасно-тщетной попытке освободиться. Маг вслушивался в испуганное бекание и наслаждался ужасом животного, выплёскивающимся из каждой поры маленького тельца. Наконец вытянул коготь из того, что когда-то было указательным пальцем правой руки, и бережным, сосредоточенным движением рассёк бедного оленёнка. Ярко-красная кровь хлынула, проливаясь на зелёный луг, и окропила пролить серебристые чешуйчатые пластины на животе хищника. Нар-Дост жадно склонился над ещё трепещущей раной, и во всё горло глотал густую жидкость, а вместе с ней впитывал последние всплески жизни, блаженно полузакрыв глаза так, что теперь сверкали фиолетовыми вспышками только зрачки.
Полёт предал его жизни новые ощущения и смысл. Неделями до того тщетно пытался взлететь. Его попытки всегда заканчивались неуклюжими испуганными подскакиваниями и спотыканием где-то на уровне стен. Однажды в отчаянной попытке сбросился вниз с парапета стен прямо в тёмные волны озера. До сих пор помнил щемящее головокружение свободного падения. И сейчас помнил торжествующее восторг, когда в ужасе вытянул руки настолько широко, что порыв ветра с поверхности озера вздул мембраны, а возросший поток воздуха принёс его к крепостной башне. Даже сейчас ощущал на челе влажное прикосновение тёплого ветра, когда сначала помалу медленно кружил вокруг форта и наслаждался, теша себя видом сверху.
Потом последовали часы упражнения. Его плечи изменили форму, а мембраны крепли. Научился скользить на воздушных потоках, взмахами рук преодолевая падения и взмывая вверх, уверенно, стремительно пикировать, мягко приземляться. Постепенно приобрёл уверенность в себе. Даже научился взлетать с места – это стоило ему наибольших усилий. Несколько раз чуть не погиб, когда терял ориентацию, либо чересчур взвинтившись в штопор, или слишком поздно сдерживал падение. Всегда, однако, в конечном итоге, отделывался только лёгкими ранениями – теми, с которыми его сильное и здоровое тело без проблем могло справиться.
Внезапно насторожился. Пока находился в сладостном упоении, с восторгом погруженный в опьяняющие воспоминания, почти проморгал нечто большое, успев засечь лишь краешком глаза. И медленно поднял голову. С интересом, нежели чем с обеспокоенностью и озабоченностью или страхом, наблюдал, как к нему приближается огромный серый медведь. Колдун медленно выпрямился и посмотрел на него широко раскрытыми глазами. Зверь опешил. Не часто бывало с ним такое – чтоб некое существо глядело на него так спокойно. Сначала медведь замялся, на миг заколебался, но затем ринулся к нему длинными скачками. Пред чародеем медведь встал на задние лапы и молниеносным взмахнул лапой прямо над теменем своей добычи. Однако ухватил лишь пустоту. Удивительнейшее создание перекувырнулось через плечи, и ещё стоя на коленях, распахнуло свои крылья и мощно вознеслось из пределов досягаемости. Медведь сердито зарычал – добыча скрылась. Ошибался. Нар-Дост не собирался удирать.
Облетев вокруг запутанного зверя, пролетел стремглав за его спину и когтями на обеих руках ударил по глазам. Ослеплённый медведь взревел от ярости и боли, и стремительно отмахнулся. Но вновь промахнулся. Вскочил на задние лапы, яростно и беспомощно махая лапами в воздухе, и, тщетно пытаясь отомстить ударами врагу, который вызвал его боль. Наконец, сел на свою задницу и попытался лапами вытереть разорванные впадины, из которых, вытекая, выливались глазные жидкости и кровь. В этот миг человек-хищник напал вновь. Просвистел как стрела вокруг зверя и оставил восемь длинных, глубоких, кровавых ран по всему телу. Медведь снова махал лапами впустую. И новая атака, и отмашка лап в пустоту. И много других. И ещё одна. Многочисленные раны зверя теперь кровоточили, но ни одна из них не была смертельна. Нар-Дост хорошо знал, что даже будучи сильнее, не может атаковать напрямую. Колдун был слишком быстр и проворен, чтоб быть пойманным и сильно сжатым в дробяще-давящих кости медвежьих объятиях. Наконец колдуну надоело. Слишком много должно было пройти времени, чтоб потеря крови достаточно ослабила мохнатую тварь и можно было без риска нанести смертельный удар. Ещё напоследок засадил прямо по медвежьей морде сильнейшим ударом, вырвав кусок носа, и отлетел без оглядки.
Насыщенный победоносными ощущениями возвращался домой. Ощущал себя как король, красивым, сильным, могучим. Прочное гибкое пружинистое тело покрывали пластины блестящей серебряной чешуи, яркие глаза, видящие и самой глубокой ночью так ясно, как и в полдень, могучие плечи, удивительные, мягкие, прозрачные и одновременно – жёсткие крылья заканчивающиеся смертоносными когтями. Лишь от пояса и ниже не изменился – оставался человеком и мужчиной – и после долгих месяцев вдруг внезапно осознал, что это надо срочно реализовать. «Вправду, почему нет? Кровь и сперма всегда наидрагоценнейшие жидкости. Никогда не притягивали и не привлекали женщины. Теперь пусть страшаться.» Непроизвольно облизал тонкие губы и взлетел по направлению к Кармайре.
***
Чем далее углублялись в Заморанское пограничье, тем оно становилось всё более диким. Путники уже преодолели несколько дней утомительного перехода, и щиты Карпашских гор вырисовывались теперь перед ними как на ладони. При взгляде на них, Конан почувствовал теплоту. Хотя сначала и собирался в шумный огромный город, но величественная сила гор неожиданно оживила в нём воспоминания детства.
Дорога Королей здесь была ухабистой, труднопроходимой тропой, скорее разъединяющей, а не связывающей государства – трактом, напоминающим разбитый путь от поля до сарая. Вместо ранее уложенных каменных плит, здесь то тут, то там громоздились, возвышаясь, одиночные островки из каменных блоков, которые скорее мешали, а не содействовали продвижению путников, потому что торчали над утрамбованным пыльным грунтом, и кони должны были их огибать. Травянистые равнины, плоские, как столовая доска, постепенно изрыли невысокие холмы, иногда перемежающихся с вкраплениями беловатых известняковых скал причудливых форм, наполовину заросших самшитом.*
Хотя была ранняя весна, стоял ясный жаркий день, скорее напоминающий августовский зной, когда обессилевшие жнецы изнурительно потрудились, и только заливались градом пота. Солнце взошло уже очень высоко, когда странники наткнулись на небольшой поток, извивающийся и петляющий по дикому лугу. К нему разом бросились и люди и кони, жадно глотая нагретую, но для них кажущуюся приятно прохладной воду. Кони удовлетворённо отправились в дальнейший путь, но людям пришлось гораздо хуже. В отличие от зверей, насытившихся растущей вокруг травой, путники утолили жажду, но от голода не избавились. К вечеру добрались до горных перевалов, однако настроение комедиантов было паршивым.
Остановились и расположились в небольшой впадине невдалеке от тропы, под сенью едва отбрасывающих тени нескольких карликовых берёз. Все мужчины ушли на охоту, а женщины пытались выжать из последних оставшихся запасов что-нибудь съестное. Денег было достаточно – мешок владельца таверны «У каменного старика» был забит до отказа – но не кому и не за что было платить. Хотя эта местность и выглядела живописно, но для убежища и обитания более крупных зверей, явно не подходил. Мужчины постепенно возвращались в лагерь с более чем скромной – скудной добычей.
– Куда подевался Таурус? – угрюмо оглядевшись вопрошал взмокший и ободранный Конан, державший в руках несколько убогих птичек настолько тощих, что на них было почти жаль стрел.
–Только он один ещё не вернулся, – произнесла Карина с обеспокоенностью в голосе.
– Может ему повезёт больше, чем нам, – проворчал Конан успокаивающим тоном. – Пока используем то, что уже есть. Уверен, явится аккурат к ужину. Разводите огонь, девушки, чего же ждёте? Я оголодал, как оборотень – и вы, наверняка, тоже.
Не прошло много времени, и над котлом запрыскали языки ревущего пламени, и начал распространяться густой мучительно-манящий притягательный запах заячьей похлёбки – варева из трёх ушастых и изможденных пернатых – всего, что удалось поймать на охоте и явно недостаточного для полноценной еды. Восемь оголодавших людей с жадной сосредоточенностью наблюдали за булькающей поверхностью, где плавали брошенные куски мяса, полувысохшая морковь, два остатка луковицы, которые всё ещё недостаточно полностью сгнили, и несколько веточек дикого шалфея, найденные Антарой в ямке возле лагеря. Наконец Каринна добавила тщательно измельченные зубчики чеснока и солью, и бульон загустила жёстким чёрствым хлебом, предварительно раздробленным на мелкие кусочки.
Кермар привередливо наклонился над котлом с похлёбкой и жадно впитывал её запах.
– О, наиочаровательнейшая, прекраснейшая из всех женщин, всю свою жизнь я предполагал, что в тебе сокрыто гораздо больше красоты, чем та, что предлагаешь так щедро взорам мужчин на первый околдовывающе-соблазняющий взгляд. Дозволь облобызать и поцеловать твою замечательную руку, которая смогла приготовить из скудных останков ману, достойную самих богов!
Раскрасневшаяся от вспыхнувшего огня Карина только махнула небольшой плоской веточкой, которой как раз перемешивала сгущающуюся похлёбку:
–Убирайся, порочный высокопарный лицемер, либо уроню варево в огонь. И тогда придётся сделать жаркое из тебя!– В очах отражалась усмешка от восхвалений, которые ей доводилось слушать лишь изредка.
Сняв котелок с огня, уселись в тесным кругом, женщины вместе, мужчины напротив. Красное зарево над западным горизонтом исчезало медленнее, чем похлёбка настолько остыла, чтоб её могли поесть, но Таурус так и не возвратился.
Первыми к котелку приникли женщины. Митанни отхлёбывала, как пташка, да и Каринна не съела много. Бросала в сгущающиеся сумерки встревоженные взоры, и было видно, что больше, чем пустой голодный желудок её беспокоят размышления о том, где бродит её муж. Зато Антара набросилась на похлёбку с задором, которого не устыдился бы и здоровенный шестифутовый парень.
– Помедленнее, не спеши, красотка, наберёшь на талии, – толкнул Кермар полушутливо, наполовину – с опасением и тревогой внимательно наблюдая, как убывает, исчезая, похлёбка.
– Не волнуйся, после сегодняшнего – едва ли, – промолвила Антара полным ртом. – И не беспокойся, останется, – добавила миролюбиво извиняющимся тоном, проглотив.
– Надеюсь на это, потому что иначе целый вечер не отведу от тебя своего укоризненного взора, и даже в ночи ты будешь знать о том, как я невыразимо страдаю. И кто знает – может утром я умру от голода и истощения, и до конца твоей жизни буду преследовать тебя, ходить и устрашать. А тебя будут преследовать бесы чёрной совести, и укоры не дадут спокойно прилечь и отдохнуть, потому что угробила впустую жизнь молодого таланта, но измордованного жестокой жизнью гонимого художника ...
Расмеялись все, кроме Конана; Антара оттолкнула котелок от себя к страдальцу – на другую сторону круга:
– Иди, оголодалый. Теперь ваша очередь.
А затем были слышны только жевания и вздохи, иногда сопровождающиеся более или менее громкими отрыжками. Вскоре ложки загрохотали о дно. Каринна вскочила и выхватила котелок с остатками драгоценной жидкости:
– А о товарищах не думаешь что ли, жлобяра?
– Кто поздно приходит ...
– Мог бы охотиться получше для жаркого.
– Но золотко, смилуйся над несчастными путниками!
– Катись, мерзавец! Как вам не стыдно! Ни шага, Зурн, либо возьму тот котелок и нахлобучу тебе на голову! – И, игнорируя жадно взирающих мужчин, прикрыла от них котелок своими пышными грудями.
– Верная жена, это – натуральное сокровище, – весело вторил раскатистый бас сразу за ней.
Каринна испуганно подскочила и едва не уронила защищаемый котелок наземь.
– Осторожно, моя госпожа, поберегись, когда ты своим собственным телом защищалась от этой банды вероломных жуликов, которые называют себя друзьями. – Таурус обнял пухлые плечи и осторожно разжал пальцы, сжимающие его ужин. – Я принёс хорошие новости, зная как хотите переночевать под крышей и глотнуть хорошей выпивки. Но кто знает, может вам об этом даже и не говорить... – И нетерпеливо поднял котелок ко рту и глотнул полностью остывшей похлёбки. – Отлично!
Каринна радостно встрепенулась, став похожей на токующего тетерева, и подала комедианту ложку:
– Скажи об этом! Что ты обнаружил?
– Ну ладно, ведь там осталась почти половина котла!
– Не гневи нас и Бэла!
Таурус, однако, не говоря ни слова, скрестил ноги и начал жадно есть, как бы никаких выкриков и не слышал. Выскреб котёл аж до дна, внимательно посмотрел, не забыл ли кусочек зелени, или варёного мяса, и довольно вздохнул:
– Это было нечто! Итак, на чём мы остановились?
Возмущённые гомон перебивающих друг друга мужских и женских голосов опять возвысился с новой силой.
– Вы ничем не заслужили того, чтоб я это поведал, – наконец, выдержав приличную театральную паузу и вроде как чуток посомневавшись, продолжил Таурус. – Утоптанная звериная тропка невдалеке, не очень широкая, ведёт к находящемуся в паре часах езды на север небольшому селению. И пусть там всё полуразвалившееся, а ветхостью таверна и больше всего напоминает свиной хлев, это лучшее, что обнаружил. Местные определённо разводят какую-нибудь живность – точно кур, может быть даже коз или овец, и за кусок настоящего золота захотят с нами поделиться. А в каждой таверне должна имеется что-то вроде выпивки. Наконец там есть даже дорога, ответвление – часть от нашей. Хотя это скорее – овраг, но думаю, что на бричке там довольно хорошо проедем.
– Курица с паприкой в густом сметанном соусе – достойная пища всех уважаемых горожан, – вздохнул томно-мечтательно Кермар.
– Мясо, хорошо размягчённое, приправленное чесноком, помидорами, перцами и паприкой. А нему миску риса, – восхитился Зурн.
– Вино, игристое, красное винцо, источающее ароматы солнца, – мечтал Хикмет.
Лагерь был мгновенно свёрнут. Полуразрушенная ветхая крыша над головой не особо привлекала, но упоминание о еде и выпивке подействовало как магический эликсир.
Таурус оказался прав. Дорога была расхлябана, но проходима, а серп месяца, временами проявляющийся на небе, позволял рассмотреть лишь то, что находилось на расстоянии разведённых рук, когда путники увидели пред собой несколько огоньков, разбросанных по склонам маленькой долины. Она утопала в объятиях низких скалы, тускло матово поблёскивающих в темноте. За ними мрачно маячили хребты Карпашских гор, тёмные, притихшие и грозные при свете месяца. Ощущались потоки холодного воздуха, стекающего вниз в долину, пахнущего остатками весеннего снега.
Скопление из нескольких бедных домиков, небрежно сколоченных из кривых досок с дырами, заткнутыми пучками сухого мха, конечно, не напоминали богатые заморанские деревни невдалеке от Махраабада с их хлебными полями, виноградниками и тщательно побелёнными каменными фасадами строений. Почти все крыши были провалены, и только местами залатаны лишь для того, чтобы внутрь не пропустить дождь. Упавшие оградительные заборы мешали проходу, вместо того, чтоб обозначать границы землевладений. Несколько разбредшихся бесхозных кур и свиней довольно развалившихся в луже жидкого навоза по середине тропы, свидетельствовали о том, что вместо того, чтоб проводить ночи в курятниках или хлевах, домашняя живность зимой обитает вместе с людьми, а летом – где придётся. Вываленные помои явно служили главным – и единственным – доказательством того, что дорога сейчас выбрана в верном направлении, потому что туда наверняка безошибочно вела вонь гниющих отходов и мусора.
Хотя было ещё не поздно, казалось, что приход небольшого каравана никого не заботил. Где-то вдали на холме мигнуло два или три одиночных огонька, окна домов на обочине дороги, в лучшем случае, прикрытых выдубленными кроличьими шкурками, но в основном представляющие обычные дыры в стенах, остались тёмными. Ни одного человека, словно все умерли. Единственный признак жизни – непрекращающийся грохот и гудение в наихудшайшем кабацком стиле – доносился из ветхого домика прямо перед ними. Крышу поддерживали несколько покосившихся, наклонённых в одну сторону столбов, и казалось, что она рухнет просто от одного рёва перепившей раскуражившейся разгулявшейся пьяни. В душном вечернем воздухе неподвижно висела гигантская кружка, грубо вырезанная из дерева – верный признак, что путники достигли цели.
– Блаженная моя обитель – не упустил ядовито-ехидно отметить Карагиз, который до этого за целый день ни промолвил ни слова. – И более не успел.
Вдруг из тёмного двора на них с диким лаем выскочила стая воющих ободранных псов. Кони всполошились. С рыжей, запряжённой в постромки брички, сумел сладить Таурус, чуть замешкавшийся Кермар также справился с вороным конём Бартакуса. Но Конан, восседающий позади, не позволил проказничать чалому. Всадник так сжал коленями бока коня и натянул поводья назад, одновременно ругаясь во всю глотку, что перепуганный благородный рысак, вздыбившись, затанцевал на задних ногах, передними махая в воздухе, словно решив до смерти затоптать двумя:
– О ядовитые клыки Сэта! Да скрути немощь и порази цинга того завшивейшего подлеца, который выпустил такую свору бродить по деревне! Пусть все дьяволы Зандру оторвут ему яйца, и Эринии охотятся за ним через Асгард аж до Вендии! Вот так поприветствовали, – добавил уже более спокойно, когда, хоть и приложил все силы, удалось заставить коня опуститься обратно на четыре конечности.
Наконец-то их прибытие кто-то заметил.
Двери таверны закачались и почти сорвались с кожаных петель, распахнувшись от сильнейшего удара. В проёме, освещенным изнутри тусклым светом лучины, возникла почти перекрывающая его фигура такой же ширины, как и длины. Сильный свист внезапно резко утихомирил разъярённых псов.
– Дар, назад! Тор, лежать!
Псы, поджав хвосты как побитые побрели обратно во двор.
– Здравствуйте, почтенные господа, – произнёс великан неестественно высоким, визгливым голосом. – Чем могу услужить?
– Хотим наесться и напиться, а там – увидим.
– Коней можете привязать здесь, у изгороди. А самих милости просим, входите смело, это наилучшая гостиница во всей округе. И лишь единственная, – фыркнул хозяин, силясь выглядеть остроумным, и побрёл внутрь.
В миг, когда он развернулся, у Каринны и Антары вырвались одинаковые тихие смешки. В свете месяца блеснули голые половинки объёмной задницы. Кроме кожаного фартука, покрывающего мясистые груди и спадающего до колен, мужчина был наг.
*Самшит – вечнозелёные кустарники и деревца, иногда вырастающие до высоты 2—12, реже —15 метров).
